Вчера Сергей Плаксин, вдовец скончавшейся в октябре прошлого года роженицы владимирского перинатального центра Анны Бобриковой, напомнил о себе, обвинив губернатора Светлану Орлову в клевете и нарушении неприкосновенности частной жизни и заявив об этом в полицию.
Поскольку никакой перспективы у данного заявления я, как многолетний редактор СМИ, собаку съевший на судебных делах данного профиля, не вижу – просто потому что Орлова ни в одном из приведённых Плаксиным случаев не говорила впрямую того, что он ей приписывает «исходя из контекста», – цель ясна: привлечь к теме остывшее было общественное внимание.
Уголовное дело расследуется уже почти год,
оно на личном контроле у главы Следственного комитета России Александра Бастрыкина, который «ест на завтрак» министров и губернаторов,
однако ж до сих пор виновные в смерти женщины не установлены. Очень сложно допустить, что Бастрыкин позволил бы заволокитить столь резонансное дело, или представить, что ему «не по зубам» такие «высокопоставленные» должностные лица, как врачи нашего перинатального центра или даже чиновники обздрава.
Значит, всё-таки в этой истории не всё так однозначно, как пытается представить Сергей Плаксин?
Я хорошо понимаю, что убитый горем человек может не доверять следствию, даже если оно на контроле у самого Бастрыкина. И согласен, что у потерпевшего есть полное право привлекать к расследованию внимание общественности.
Но если ты идёшь на это, ты должен отдавать себе отчёт, что тем самым выносишь историю болезни и смерти близкого тебе человека в публичное пространство. И ты должен понимать, что
обвиняешь не абстрактный «кровавый режим», а вполне конкретных людей – врачей, которых ты хочешь посадить на скамью подсудимых.
Но тогда и у обвиняемых тобой людей должно быть право на защиту. Да, врачи реализуют это право в рамках экспертной комиссии, в кабинете следователя. И видимо, им есть, что сказать в свою защиту, если до сих пор никому не предъявлено обвинение.
Однако Сергей Плаксин хочет суда общественного мнения, на котором он предоставляет слово только стороне обвинения. Потому что врачи скованы врачебной тайной и лишены возможности защититься публично.
Если ты хочешь соблюдения врачебной тайны, то не выноси обсуждение деликатных вопросов на митинг.
Но если ты выбрал путь публичности – дай обвиняемым тобой людям возможность столь же публично защититься.
Что же мы видим? Когда полунамёком, без какой-либо конкретики, без имён и фамилий, аккуратно произносится всего лишь то, что могут быть разные причины трагедии – как халатность врачей, так и некие не зависящие от них обстоятельства, связанные, например, с предыдущей историей болезни пациентки, и что во всём должны разобраться независимые эксперты и следствие, – как следует обвинение в клевете и вторжении в частную жизнь.
Получается, что муж, сам вынесший историю болезни и смерти своей жены в публичное пространство, допускает в нём наличие только одной – собственной – версии событий и только своё право обвинять и выносить общественный приговор без права обвиняемых на публичную защиту.
Или я неправ?
